«Читалка» перед пэйроллз

Евгений Романов

 
...«Доминанта нашего времени – ирреальность»...

 
 
Прежде всего, остановимся на том, почему именно перед пэйроллз мне нравится акцентироваться на таком легкомысленном жанре, как «читалка». Мои ежедневные послания адресованы новичкам в рынке, потому что профессионалы вполне могут позаботиться о себе сами. Мы с вами воевали в рынке весь месяц, и есть надежда, что накануне пэйроллз на рынке традиционно умолкнут главные калибры. Самое подходящее время, пока оседает пыль, попытаться оценить всю картинку сверху. Накануне пэйроллз у людей принято готовиться к пэйроллз. Каждый делает это по-своему.

 
Если это кому-то интересно, то сегодня я занимаюсь саморевизией: пытаюсь оценить рынок, мои позиции в рынке и самого себя со стороны, - и я еще не знаю, насколько мне это удастся. Мои позиции основаны на личной интуиции (опыте), и эти позиции – жесткие. В свою очередь, интуиция и жесткость основаны на фундаментальных и технических расчетах. Если быть честным с самим собой, то я, как и остальные трэйдеры в рынке, не гарантирован оттого, что эти расчеты могут обернуться просчетами. Да, я сохраняю жесткость в рыночном позиционировании. Иногда эта жесткость бывает умышленно излишней. Например, моя недавняя «Аксиома Романова», которой я преднамеренно отрезал себе все пути для отступления. Такие аксиомы нужны не мне, - я только надеюсь, что они будут поддерживать неокрепшее психологическое состояние новичков. Аксиомы вовсе не означают, что я упираюсь в своем позиционировании, как осел. Если я стану давать противоположные оценки рынка день ото дня, то я сверну с пути нормальной торговли и пойду по дороге неудачников. Если я буду «переворачиваться» вслед за вчерашней ценовой динамикой, то потеряю всякое уважение и доверие.






 
Завтра пэйроллз, и накануне мы (вроде бы) не собираемся ввязываться в серьезную драку. Поэтому позволительно расслабиться и заняться переоценкой ценностей. Первое, что пришло мне в голову, когда я постарался посмотреть на рынок философски, со стороны, была опять книжка Мастера 40-летней давности. Я не задумываю свои читалки заранее, это всегда экспромт на актуальную тему. Поэтому, я действительно вспомнил о «Мистере Джонсоне» сегодня, хотя на протяжении прошедшего месяца я называл те же вещи текущими, рыночными именами. Например, «дивергенция между фундаментальным фоном и настроением рынка». Судите сами, а я только дам выдержки из главы «Любимые книги Мистера Джонсона» («Адам Смит», «Биржа, Игра на деньги», 1968 год):

 
… давайте на момент задумаемся над словами Дже­ральда Лоэба, непревзойденного мастера чтения ленты тикера и автора книги «Битва за выживание инвестмента»:
«Не существует окончательного ответа на вопрос о цен­ности того или иного актива. Дюжина экспертов даст вам двенадцать разных заключений. Часто случается и так, что несколькими мгновениями позже каждый из них изменил бы свой вердикт, если бы ему дали возможность это сделать, потому что изменились обстоятельства. Биржевая стоимость бумаг строится лишь отчасти на балансовых и приходно-расходных отчетах. В гораздо большей степени эта стоимость основывается на челове­ческих надеждах и страхах: на жадности, амбиции, сти­хийных бедствиях, изобретениях, финансовых стрессах, погоде, открытиях, моде и на бесконечном ряде иных причин, которые просто невозможно перечислить»…

 
… Впрочем, существует школа, утверждающая, что все эти моменты уже содержатся в цифрах, и что изучение этих цифр есть занятие рацио­нальное, поиск некоей сияющей Истины, называемой Цен­ность. Ценность всегда есть, как дерево епископа Беркли, кото­рое, падая в лесу, производит шум независимо от того, есть ли там кто-то, кто этот шум может услышать. Штука, однако, в том, что, как говорит Дж. Лоэб, ценность — это лишь часть игры… 

 
… Я вовсе не преуменьшаю значимости изучения экономики, экономических циклов или даже анализа ценных бумаг. Но знание этих предметов не гарантирует успеха, а, с другой сто­роны, надежда на успех существует, даже если вы об этих науках не имеете ни малейшего понятия. Прежде чем мы дви­немся дальше, давайте послушаем одного из старейшин фи­нансового менеджмента. Мистер Джонсон возглавляет группу фондов «Фиделити», а в фондовой лиге она чемпион уже не один год. Изрядное количество инвестиционных менеджеров описывают сущность своей работы в очень простых словах. «Моя работа, — говорят они, — состоит в том, чтобы переиг­рать Фиделити». Рассказывают, что в палатке генерала Монтго­мери всегда висела фотография фельдмаршала Роммеля. Я не думаю, что инвестиционные менеджеры прилепляют к стене фотографию мистера Джонсона. Они вешают на стену схему его портфеля ценных бумаг и разыскивают участки, где они могли бы его побить.

 
Когда я вернулся в Нью-Йорк из Бостона после ленча с мис­тером Джонсоном, дело шло к вечеру, и я сразу же направился в «Оскар», популярный ресторан рядом с Уолл-стрит. Я хотел уз­нать, что произошло за день. В «Оскаре» есть один столик, где вам всегда сообщат, почему после обеда масса денег переехала из одних карманов в другие, и почему акции сегодня двигаются именно так, а не иначе. Этот столик всегда занят пьющими мар­тини инвестиционными менеджерами и их друзьями. Речь не о середняках, работающих с индивидуальной клиентурой, а о ре­бятах, заправляющих сотнями миллионов долларов в условиях постоянного и мощнейшего прессинга. Их любимая фраза: «Дай результат». Не было никаких сомнений в том, что это настоящие знатоки, потому что, когда я сказал о моем ленче в клубе «Юни­он» с мистером Джонсонам, никто ни секунды не заблуждался насчет того, о каком мистере Джонсоне идет речь. Парни хотели знать, что думает Мистер Джонсон о нынешней ситуации. Вне­запно в воздухе запахло неподдельным уважением — редкая штука за неизменно циничным столиком… 

 
… Моего друга Чарли, имеющего свой собственный ультрамодный фонд, приходится даже убеждать в том, что мистер Джонсон существу­ет. При имени «мистер Джонсон» у него в воображении рисуются образы далекие и таинственные, подобные спрятанной в обла­ках вершине Килиманджаро или тибетскому гуру, который де­лится своим Секретом с героем фильма «Лезвие бритвы»…

 
… В мистере Джонсоне меня покоряет то, что он никогда не говорит о бирже в терминах валового национального продукта, снижения налогов или производства автомобилей. Он говорит о том, как сосуществуют в отдельном моменте реальность и время; о том, есть ли достойные внимания места в книге Алана Уоттса «Мудрость ненадежности»; о том, может ли ажурная отделка на женских юбках что-то значить — и обо всем этом он говорит абсолютно серьезно. Он даже заставил своих аналити­ков проверить, не может ли эта отделка на юбках быть индика­тором какой-то тенденции.

 
- Биржа, - говорит мистер Джонсон, - подобна красивой женщине: беспредельно чарующей, бесконечно сложной, все­гда переменчивой, неизменно таинственной. Я был поглощен ею без остатка с 1924 года, и я знаю, что это не наука. Это искус­ство. Теперь у нас есть компьютеры и всякая разная статистика, но биржа все та же, и понять ее не стало ни на йоту легче. Все всегда строится на личной интуиции, на том, чтобы почувство­вать особенности поведения биржи. В ней всегда есть нечто неведомое и не поддающееся определению…

 
… Мистер Джонсон, говоря о бирже, расплывается в лучезар­ной улыбке и произносит: «Боже...» Почти как обязательный Профессор в фильмах, к которому приходят перед главным матчем и говорят: «Профессор, если вы не поставите удовлетво­рительную оценку старине Бульдозеру, он не сможет в субботу играть в футбол против команды штата!» Я это к тому, что у мистера Джонсона тоже галстук-бабочка в крупный горошек, очки в роговой оправе, красные подтяжки, коротко стрижен­ные седые волосы и три авторучки в нагрудном кармане — все точь-в-точь как у того Профессора. Чуточку небрежно, но пру­жинисто и энергично.

 
Мистер Джонсон учился в Колледже, который теперь все называют Гарвардом, затем посещал Школу Права, а, окончив Кембридж, стал работать в «Роупз Грей», самой большой в Бос­тоне адвокатской конторе. В те годы Колдуньей всех рынков он интересовался во внеурочное время. В фондовый бизнес он шагнул только в 1943 году. «Человек, управлявший «Фиделити» в то время, был не в состоянии прокормить даже собственную семью, и тогда я решил этот фонд у него выкупить», — говорит мистер Джонсон…

 
… Я сказал мистеру Джонсону, что меня более всего интересу­ют аспекты биржи, связанные с массовой психологией.

 
- Работая юристом, - сказал мистер Джонсон, - я не имел возможности изучать компании в индивидуальном порядке. Я пытался прочувствовать структурные особенности их поведения. Биржа — это толпа. А если вы читали книгу Густава Ле Бона «Толпа», то знаете, что толпа наделена некоей суммарной лич­ностью. По сути, толпа мужчин ведет себя как индивидуаль­ная женщина. Ум толпы подобен женскому уму. И если вы дос­таточно долго наблюдаете за женщиной, вы начинаете видеть все маленькие трюки, незаметные нервные движения рук, выда­ющие тот момент, когда она лжет…

 
… И однажды я подумал: может быть, ребята, работающие над восточными состояниями сознания, - ну знаете, как в книгах Алана Уоттса о дзен, - может быть, они могли бы дать какие-то ответы. Может быть, мистер Джонсон знает дзен-буддистский подход к рынку!

 
- О Боже, нет. Там речь просто об индивидуальном воспри­ятии. Если вы помните «Мудрость ненадежности», то знаете, что мы нуждаемся в препятствиях. Нам нужна прочность и же­сткость, чтобы продвинуться еще дальше. Что-то неизбежно теряется при этой нашей национальной мании обустроиться безопасно и надежно, в условиях полной занятости и даже из­бытка предложения на рабочем рынке. Но дзен — нет, здесь я всего лишь читатель, а не исследователь. Биржа чересчур сложна для дзен...

 
- Мне кажется, что доминантная нота нашего времени — ир­реальность. Последние звуки мелодии, которую мы все слышали, уже затихают вдалеке. Она звучала долго, по меньшей мере, не­сколько десятилетий, но стоит придерживаться прекрасного правила: «Когда мелодия умолкла, забудьте о старой мелодии». Почему ирреальность? Потому что времена воинствующего духа есть времена ирреальности. В истории такой дух всегда был предметом для насмешек, Дон Кихот и так далее, но ныне мы наблюдаем движения массовой эмоциональности, которые пытаются изменить мир. Вьетнамская война и движение за гражданские права — вот вам два примера. Я не даю здесь ника­ких оценок. Все, что я хочу сказать, это то, что ментальное отно­шение к этим проблемам очень воинственно, а воинственностьи страстность не имеют в себе элементов долгожительства. В хорошие и спокойные времена делать деньги нетрудно, но во времена ирреальности рынок говорит: «Ты больше не понима­ешь меня, не доверяйся мне, пока ты не сможешь меня понять».

 
К тому времени как нам подали кофе, мы с мистером Джон­соном беседовали о Шерлоке Холмсе и фондовой бирже, о Зиг­мунде Фрейде и фондовой бирже, а также об «Испытании пере­менами» и Марке Аврелии. 

 
В «Оскаре» напряженная тишина и нахмуренные брови.

 
- Марк Аврелий, - говорит мой приятель, ковбой из хеджевого фонда. - Спорить готов, что когда он упоминает Марка Аврелия в присутствии каких-нибудь своих заторможенных дилеров из глубинки, те брякаются в обморок.

 
- Это ведь один из фондов мистера Джонсона запустил свои штурмовые бомбардировщики на «Фэйрчайлд», взбесив даже Комиссию по ценным бумагам, - говорит другой знающий человек. - На кого полетят штурмовики в следующий раз?

 
Губы Чарли шевелятся, не отрываясь от кромки стакана.

 
- Вьетнамская война, как крестовый поход, и Линдон Б.Джонсон, как Людовик Девятый, - бормочет он. - Толпа муж­чин ведет себя как индивидуальная женщина. Последние звуки мелодии затихают вдалеке. Голос Чарли набирает силу. 

 
Этот тип обедал с самим мистером Джонсоном! И он при­езжает назад с вопросами. С вопросами! Какой звук издает одна аплодирующая ладонь? Где ответы? Что делает мистер Джон­сон? Я больше не могу это выносить! И хватит рассказывать мне о Юнге и «медвежьем» рынке! Акции каких трех компаний предпочитает мистер Джонсон? Что произойдет дальше? 

 
Мистер Джонсон наделен даром слова, и теперь вы начина­ете понимать, о чем речь: «...Это не наука. Это искусство. Теперь у нас есть компьютеры и всякая разная статистика, но биржа все та же, и понять ее не стало ни на йоту легче. Все всегда строится на личной интуиции, на том, чтобы почувствовать особен­ности поведения биржи...»

 
Личная интуиция не означает, что вы можете перевести ка­кой-нибудь экзотический сон прошлой ночи в блестящую сдел­ку на бирже. Профессиональные управляющие капиталом час­то, как нам кажется, принимают решение в доли секунды. Но подтолкнул их к этому решению крошечный кусочек информа­ции, который, сложившись с информацией, уже дремавшей в их мозгу, внезапно выстроился в цельную картину.

 
«Что должен иметь хороший менеджер? Абсолютную скон­центрированность, интуицию, чутье, — а этому в университете не научишь. Главное, что должен знать человек, — это себя самого»…

 
… Вы представляе­те собой, — давайте уж посмотрим правде в глаза — клубок эмо­ций, предубеждений и судорог. В чем нет ничего страшного, при условии, что вы все это знаете. Успешные биржевики-спекулян­ты не обязательно располагают детальным портретом самих себя, до прыщей и бородавок включительно, — но они обладают способностью резко остановиться, когда их собственная интуи­ция вкупе с тем, что происходит Там, Снаружи, внезапно прихо­дит в беспорядок. Накапливается пара-тройка ошибок, и тогда они просто говорят: «Это не мой тип рынка», или «Я ни черта не понимаю, что происходит, а вы?» — после чего они разворачи­ваются, чтобы выстраивать линию обороны. Серии таких бир­жевых решений складываются, и — верьте или нет, — складыва­ются они в подобие портрета данной личности. В определен­ной степени это метод для определения того, кто вы есть насамом деле, но не редко это очень дорогой метод. Вот вам криптограмма моего собственного изготовления, она же Правило Иррегулярности: Если вы не знаете, кто вы есть, биржа — очень дорогое место для выяснения...

 
… Вернемся к мистеру Джонсону: «Никаких предварительных, априорных идей не должно быть. На рынке, на бирже присутствуют фундаментальные мо­менты и истины, но неисследованная область — именно об­ласть эмоциональная. Все графики, «индикаторы разброса» и прочие техники есть всего лишь попытки статистиков описать некое эмоциональное состояние».

 
После моего первого ленча с мистером Джонсоном я испы­тал то же, что и Роберт Одри, когда профессор Раймонд Дарт показал ему челюсть австралопитека. Роберта Одри привело в восторг то, что этой древней обезьяне кто-то явно заехал в че­люсть, после чего он и принялся лепить теорию о том, что предки человека были влюбленными в свою недвижимость ху­лиганами - теория, которая, будучи изложенной в «Африканс­ком генезисе» и «Территориальном императиве», вызвала конвульсии в мире антропологии. Это примерно то же, как если бымы с мистером Джонсоном шли по африканской саванне, и я спросил бы: «А это что такое, мистер Джонсон?», а мистер Джонсон ответил бы: «Сэр, это следы гигантской Собаки!» Эмо­циональное рыскание на бирже оставляет свои следы, это прав­да, но, к сожалению, пока никому не удалось найти саму ключе­вую челюсть, которая позволила бы разрешить, наконец, всю головоломку… »